Елизавета Юрьевна Кузьмина-Караваева (ее девичья фамилия Пиленко) родилась в 1891 г. в Риге. Юность ее прошла близ Aнапы. Она родилась в высокоинтеллигентной семье с интересным прошлым. Один из далеких предков ее, Конне, был последним комендантом Бастилии; впоследствии он участвовал в наполеоновском походе, попал в плен и остался в России.

У нее всегда было острое ощущение чужого страдания, и вот оно-то  впоследствии и  привело ее к революционерам: она стала членом партии социалистов-революционеров. Был даже случай, когда ей поручили террористический акт, но она почувствовала, по-видимому, что это для нее невозможно.

Вместе с молодежью того времени она ждала и звала бурю. И буря пришла, и она в этой буре участвовала, но  уже в тот момент чувствовала, насколько страшная вещь насилие, что злом добра не создашь. Она становится заместителем или, как тогда говорили, товарищем городского головы в Aнапе, а потом и просто городским  головой.  Когда анархисты подступили к Aнапе, они хотели получить право расправиться с теми, с кем им хотелось, и  вообще право буйствовать в городе. Эти матросы пришли к ней, и она сумела так на них воздействовать, что обуздала анархистскую толпу. Она добилась того, что в городе не было никаких грабежей, убийств.

В 1920 г. она уезжает на Запад.

Философское и богословское наследие матери Марии невелико, но до сих пор оно даже не собрано воедино. Есть у нее небольшая работа «Святая земля». Тема не случайно. Мать Мария это называла «святая земля». Она говорила: да, жизнь запачкана, унижена, отвратительна, но отбросить ее, как поступают часто люди, пытающиеся решить проблему отсечения, — это путь неверный. Необходимо освятить, очистить, поднять то, что валяется, то, что втоптано в грязь. Эта тема освященной земли, освященной жизни становится для нее центральной. Она пишет работу «В поисках синтеза». Человечество призвано быть богочеловеческим, чтобы в нем освятились и плоть, и дух. Мы несовершенные люди, но мы не духи, мы связаны всеми своими нитями с природой, которая тоже создана  Богом; пусть она падшая природа, пусть она извращена, но она богозданна — создана Богом. Перед человеком, перед его внутренней, духовной жизнью стоит огромная задача освящения бытия. Она утверждала, что социальное действие, забота о  ближнем есть величайший нравственный долг человечества, человека, и Церкви в том числе. Она твердо опиралась при этом на Евангелие. Это была попытка синтеза. И для того, чтобы осуществлять это на практике,   на деле, она начинает ходить уже не в народ, а спускается в ад русской эмиграции. Люди, потерявшие все, часто — близких, почти всегда — имущество, потерявшие родину, дом, профессию,  многие опустились, огромное большинство нищенствовало, было озлоблено — это была очень мучительная среда. Елизавета Юрьевна рассказывает один случай. Она пошла к каким-то рабочим из эмигрантов и стала проводить с ними беседу, а один из них мрачно сказал: «Чем с нами беседы проводить, лучше бы вымыли нам полы». И она не обиделась, она поняла вдруг правоту этих слов, немедленно повязала что-то вместо фартука и начала скоблить и скрести эту грязную лачугу. И видя это, рабочие как-то смутились, смирились, потом пригласили ее к обеду, и она с ними сидела и поняла, что служить людям надо полностью, до конца. Она поняла, что только так можно жить, что нельзя жить наполовину, вчетверть, вполсилы — только до конца, до смертного отдания себя.

Отсюда — мысль стать монахиней. Митрополит Евлогий (Георгиевский), который возглавлял большинство эмигрантских приходов, относился к ней с любовью, с уважением и был согласен на ее пострижение. Пострижение ее совершилось.

С самого начала монашество для нее было не уходом в келью, за стену, не уходом из мира, а стремлением послужить миру вдвойне. Все то, что было когда-то для себя, одно за другим уходило из ее жизни. Она читала  лекции, она ездила к бедным, она ходила за больными, и когда она стала монахиней, вся ее деятельность  сосредоточилась на помощи нуждающимся. Мать Мария создает  приюты для девушек, для нищих, создает дешевые столовые. Нам трудно это сейчас представить, но это были тридцатые годы, и эмигранты были действительно нищими. Уже с утра она в своем апостольнике ходила по рынку, собирала остатки капустных листьев и иногда сама подолгу, по многим дням, готовила для всей этой братии.

Мать Мария была многосторонний человек, все умела, у нее были золотые руки — она и стряпала, и вышивала. Она делала для церкви красивое вышивание, это была ее последняя работа в жизни — перед смертью в концлагере она вышивала икону, которую не успела закончить. Писала, печаталась.

Итак, ее основная концепция о том, что христианин — это человек, воплощающий в себе Христа, что человек должен себя отдать целиком, — это не декламация. Когда она приняла пострижение с именем Марии, она сказала: «Ну, теперь время для декламации кончилось». Интересно, что когда в революционные годы речь шла  о том, что она пожертвовала свое имение под Aнапой народу и ее спрашивали в суде: «Почему вы это сделали?» — Она сказала: «Это красивый жест». Не осталось теперь времени для красивых жестов, а только труд, непрерывный труд. И с каким весельем, с какой энергией, с каким остроумием и с отсутствием ханжества она все это совершала! Она могла идти и к проституткам, и к нищим, и к людям презираемым. Для нее не было чужих.

Ее благотворительное учреждение сначала находилось на одной парижской вилле, потом на улице Лурмель, 77  был основан Центр духовной и материальной помощи. Характерно, что она всегда старалась помочь людям и духовно, и материально. Один из наших остроумцев говорил, что иной христианин всегда готов, когда у него попросят хлеба, дать Священное Писание. У нее никогда этого не было. Когда человек просил хлеба, она давала хлеб — как могла, разумеется, не располагая никакими средствами: она все добывала своим тяжелым трудом.

Мать Мария сама вела хозяйство, мыла полы, клеила обои, набивала тюфяки. А вечерами расписывала и вышивала иконы. Устраивала диспуты. Писала стихи. На удивление друзей, как она все успевает, где черпает силы, отвечала: «У меня к ним отношение такое – спеленать и убаюкать – материнское». Люди это чувствовали и стали называть ее просто – «Мать»: «Мать сказала», «Мать просила»...

Началась оккупация Франции. Сидеть дома, опять запереться в какой-то башне? Никогда! Мать Мария становится активным деятелем Сопротивления. Уехав из России она никогда не теряла любви к своему отечеству. Она собирала военные сводки, ночью слушала радио (это было преступление), помогала тем, кого преследовали нацисты, в частности, скрывавшимся евреям.  В 1943 году ее арестовали.

Гестаповец Гофман, который ее арестовывал, по воспоминаниям ее матери сказал: «Вы больше не увидите свою дочь. Вы плохо ее воспитали. Она помогает нашим врагам. Она помогает евреям». Мать ответила: «Она христианка, для нее нет ни эллина, ни иудея. Она помогает всем! И если бы Вы были в беде, то она помогла бы и Вам!» А мать Мария усмехнулась и сказала: «Пожалуй, помогла бы». И немец едва не ударил ее по лицу — потому что он понял, что этим «пожалуй, помогла бы» она его сокрушила.

Есть замечательные воспоминания о том, как она находилась в концлагере. Она ведь попала туда еще до ареста: когда на велодром согнали сотни детей из еврейских семей для того, чтобы их потом увозить в концлагеря, она туда пробралась и как-то пыталась помочь людям — тысячи людей, один водопроводный кран, все просто погибали от голода, жажды и скученности. Сестра генерала Де Голля вспоминает, что в самых адских условиях  мать Мария окружала себя людьми и начинала с ними беседы, дискуссии. Это был вызов — в адских условиях концлагеря сохранять духовную жизнь, сохранять интеллектуальные интересы, сохранять любовь друг к другу.

«Надо уметь ходить по водам», - говорила мать Мария. Надо все время верить: «Мгновение безверия – и начинаешь тонуть».

Осталась легенда о ее кончине.  Она поменялась одеждой с кем-то из заключенных и  пошла в газовую камеру вместо кого-то. Это характерная легенда. Она не подтверждается историей, но вместе с тем она, действительно, пошла туда вместо кого-то. Потому что, если бы она избрала себе путь «кельи под елью», если бы ее философия была только забавой для ума или пищей для интеллектуального наслаждения, она бы не оказалась в лагере. Но мать  Мария хотела осуществить свою философию синтеза на практике, она хотела, чтобы люди видели, что Крест Христов — это не просто знак, который мы носим, а это полная отдача и отдача до смерти.

Зачем жалеть? Чего страшиться?

И разве самосмерть враждебна нам?

В бою земном мы будем биться,

Пред непостижимым склоним лица,

Как предназначено рабам.

Отдать себя до конца — вот это и есть евангельский подвиг. Только этим спасается мир. Когда же люди учатся отдавать, они исполняют великую заповедь Христа, а эта заповедь должна распространиться и на материальную жизнь, и на жизнь общества — на все, даже на хлеб, который родит земля. Ибо земля перестает родить тогда, когда человек становится недостойным ее.

Использованные материалы:

http://www.alexandrmen.ru/books/mdc/mdc4_12.html, газета “Суда