ПЕРЕЛОМ
И. Грекова

Для чего мне эти записки? Сама не знаю. Что-то вроде конспекта прожитой ,жизни, с ее перепадами, переходами из одного этапа в другой, из  состояния - в состояние. В общепринятом, житейском смысле слова я еще не  стара,  но кажется, что жила долго-долго. Что за плечами у  меня  не  одна  жизнь,  а несколько.
Опять я где-то на переломе.  Кончился  один  этап,  начинается  другой.
Еле-еле брезжит, едва карабкается. Мне надо поговорить с собой, поспорить, даже поссориться. Так или иначе себя осмыслить.
…

Пишу и все время одергиваю себя: не слишком  ли  красиво  выражаюсь?  А ведь иногда без этого не обойтись. Принято различать красоту и красивость. Думаю, что не всегда это правильно. "Жизнь уносила меня, как река"  -  что это, красота или красивость? Ни то, ни другое. Просто верно.
…

Теперь понимаю: не умела  любить.  По-настоящему  любила  одно  -  свою работу. Работа - мое божество. Мой кумир. Мой наркотик...
…

   "Мне при вас вроде бы легче". Дорогие слова! Очень я их любила слышать. И многие больные мне их говорили. Любили меня больные.
…

- Сила духа - понятие  относительное.  Многие,  особенно  в  молодости, считают себя сильными духом, способными вынести правду о близкой смерти. А почему? Потому, что она далека от них, эта смерть. Не стоит за плечом,  не дышит в ухо. И заметьте: чем тяжелей больной, тем меньше он хочет знать  о себе правду. Он от нее прячется, думает: другие умирают, но не я. Ведь я - это я, единственный, от всех особенный.
   - Ну нет! Я-то хотела бы всей правды. Я-то бы ее вынесла.
   - Это вы потому так думаете, что молоды и здоровы.
   - Ну уж и молода! Сорок два года - не молодость.  -  Сбавила-таки  себе один годик, не удержалась!
   - С моей позиции пожилого человека, ветерана войны, вы просто  ребенок.
И суждения ваши ребяческие. Думаю, вам не приходилось переживать серьезных горестей.
   - Почему вы так думаете?
   - По глазам. Настоящее горе оставляет след в глазах.
   - Возможно, вы и правы, не приходилось. Все  впереди.  -  И  улыбнулась беспечно.
   - Так я и знал. Не было у вас в жизни серьезных горестей, испытаний.  А человек, сквозь них не прошедший, еще не совсем человек,  а  только  залог его, куколка, хризалида. "Я-то вынесла бы правду!" Это вы потому так  себя обольщаете, что у вас сильное,  легкое,  послушное  тело,  стройные  ноги, которыми, кстати, я всегда любуюсь. Каждый шаг - радость. Когда-то и я был таким. Да-да, не смейтесь. Высоким не был, а стройным, легким, подвижным - был. Не дай бог вам понять, что это значит, когда каждый шаг стоит усилия.
Дойти до угла, свернуть  направо,  добраться  до  палаты...  И  не  просто добраться, но и  помочь  больным.  Знаю,  они  меня  не  очень-то  жалуют, называют хромым чертом. А мне, несмотря на это, надо вдуматься в  каждого, отнестись к нему с  полным  вниманием,  не  позируя,  не  выставляя  себя. Станиславский говорил, что режиссер должен умереть в актере.  Так  же  вот врач должен умереть в пациенте. Задачи все нешуточные. Рядом с ними как-то несерьезно выглядит ваш вопрос о праве на правду.
Обиделась:
- Но здесь тоже задача - как поступать?
- Общих правил нет. Поступать надо  не  по  правилам,  а  по  ощущению.
Загляни человеку в глаза и постарайся понять: в самом  ли  деле  он  хочет правды или так, кокетничает?
…

И  тут  произошло  неожиданное:  высокий  каблук   импортного   сапожка поскользнулся на талом снегу; под ним, очевидно, был лед. Я упала во  весь рост. Растянулась, нелепо подвернув ногу. Больно не было.
Милиционер подал руку:
- Вставайте, гражданка.
Попробовала - и не смогла. Острая боль ударила как ножом. Я вскрикнула.
Боль где-то в бедре. И, главное,  вся  нога  от  бедра  и  ниже  -  чужая.
Какой-то мешок вместо ноги.
Перелом, сообразила я.
…

Для всех, включая Митю, мой перелом  был  "моим",  не  "их"  переломом. Никто, видно, не представлял себе, как скверно лежать на вытяжении долгими ночами... Как долго светят в черные окна желтые фонари... И для меня  все, что "там", стало уже чужим, отдаленным. Куда реальнее  были  четыре  стены палаты, обходы, заветная раковина и "когда же, когда мне дадут  костыли?". Эти подставки виделись благословением божиим...
   …

Все проходит. Кончилось и вытяжение. Сделали рентген, наложили гипс.  С костылями, сказали, пока повременим. Не спешите, больная.
Я, как полагалось больной, не вмешивалась. С непривычки  поначалу  было даже страшно так лежать: чего-то не хватало. Но это быстро прошло. Радость повернуться на бок... Как давно я была ее лишена!
 …

Накануне операции вечером мне сделали укол. Спала  как  убитая  (видно, "что надо, то  и  вкололи").  Утром  разбудили,  повезли  в  операционную. Каталка пошатывалась, с  нею  вместе  -  потолок  и  стены.  Полусознание, полусон.
   …

Кто долго не лежал, тому не понять, какое это счастье - ходить!  Просто ходить,  перемещаясь  в  пространстве!   Какое   разнообразие,   богатство впечатлений! Сколько на свете  помещений,  коридоров,  переходов,  сколько окон, солнца! Особая радость -  добраться  до  раковины  и  там  не  спеша вымыться, вычистить зубы... А помочь кому-то из лежачих?  Принести  что-то из холодильника?
- Ходить как можно больше! - говорил Ростислав.
Я и ходила. Болели подмышки, подпертые костылями,  -  терпи!  С  каждым днем все тверже, уверенней!
…

Через два дня он отвез меня  в  больницу,  в  свое  отделение.  Никаких привилегий, палата на десятерых. Все с переломами - кто  ноги,  кто  руки, кто ключицы, а кто и позвоночника...    Впервые я попала в родную больницу не врачом, пациентом. Но чувствовала себя как дома. Главное, тут я знала  всех  и  каждого  -  врачей,  сестер, нянечек (кого лучше, кого хуже),  знала,  куда  за  чем  обратиться.  Даже потолок с подтеками был родным - не то что московский сливочно-белый.    Снова рентгены, анализы. Гимнастика, физиотерапия. Доктор Чагин  делает назначения  -  то  одно,  то   другое.   Пробует.   Улучшение   есть,   но незначительное. Все те же костыли, от  которых  болят  плечи...  Будет  ли этому конец? Очень надеюсь на Чагина.
Он, как всегда, деловит, неулыбчив, вроде серьезной, насупленной птицы.
Что хорошо - так это нянечка Анна Давыдовна. Раньше знала ее в лицо, но близко не сталкивалась.
 Удивительное существо! Веселая святая. Собой белая, мягкая,  калачиком.
Седые волосы гладко причесаны. Лицо  словно  мукой  присыпано,  чистенькие  морщины - отдельно одна от другой. И такая доброта на этом лице! Любила не только больных - всякую живую тварь. Хромую кошку, бездомного щенка.  Всех называла "батюшка".
Анна Давыдовна - первая встреченная мной санитарка,  которая  любила  - по-настоящему! - свою работу.  Всех  других  тяготила  ее  непрестижность, нечистота, необходимость прислуживать. В каждой явно или  скрыто  бушевало попранное самолюбие: вот, ничего лучшего не добилась,  приходится...  А  в Анне Давыдовне ни на  йоту  не  было  чувства  обделенности.  С  радостной готовностью помогала больным,  предпочитая  самых  беспомощных.  Скажет  ей кто-нибудь из стеснительных: "Вы уж простите, Анна  Давыдовна!"  А  она  в ответ: "А у меня-то самой разве оно фиалками пахнет?" И смеются обе.
…

...Примерно месяц я пробыла в больнице. И вот Чагин  пригласил  меня  в свой кабинет "поговорить  по  душам".  Сердце  так  и  замерло.  Кабинетик крохотный, все впритык: стол, топчан, кресло. Сели.
- Итак, - начал он.
- Итак? - спросила я.
- Помните наш разговор в коридоре у фикуса?
- Не помню.
Вспомнила. В тот день, когда умерла старуха Быкова.
- А разговор, - сказал он, - был о  том,  надо  или  не  надо  говорить больному всю правду. Я сказал: зависит от того, каков больной  и  надо  ли ему знать правду.
- Я в самом деле хочу знать правду.  Я  даже  догадываюсь,  какая  она.
"Разлезлось к чертовой матери"?
- Странная формулировка. Если хотите,  да.  Разлезлось.  Сращения  нет. Повторная операция вряд ли что-нибудь даст.
- Хорошо. А перспективы?
- Полной реабилитации ждать нельзя. Частичная возможна. Степень зависит от вас.
- Значит, до самой смерти - на костылях?
- Может быть, без них, с палкой. Хожу же я с ней. С работой справляюсь.
Справитесь и вы.
Я закрыла лицо руками.
 - Испугались?
 - Нет. Осмысливаю.
 - Самое главное - не впадать в отчаяние, не жалеть себя. Не  замыкаться в собственных бедах. Человек, если он стоит этого имени,  -  хозяин  своих настроений. Это я вам говорю, как врач врачу. И как калека калеке.
   Вот оно, это страшное слово - "калека". Сколько раз говорила  его  сама себе. Все еще надеясь, не веря, что  навсегда.  Впервые  услышала  его  от другого человека. Пошатнуло, но не сбило с ног.
Отняла руки от лица. Взглянула прямо в глаза Чагину. Даже улыбнулась.
- Молодец, - сказал он. - Фикус.
   …

Прошла  ВТЭК.  Дали  вторую  группу  инвалидности  с  правом   работать (выпросила). Но работать только "в  щадящих  условиях",  неполную  неделю, избегать стояния и ходьбы...    Но где? Самое естественное - у себя в больнице. Позвонила Главному.  Он рад, готов оформить в любой момент, на полставки так  на  полставки.  "Все что угодно, Кира Петровна. Сочтем за честь".

Затруднение одно, но очень существенное: дорога.  Неблизко.  Пешком  на костылях не дойдешь. А если и  дойдешь,  то  не  очень-то  поработаешь.  В автобус не влезть из-за тех же костылей. На такси дорого. Что заработаешь, то и проездишь. Втайне надеялась, что Главный предложит присылать за  мной машину. Не предложил.
Сменить квартиру на что-нибудь поближе к  больнице?  Мало  шансов.  Без лифта, без горячей воды - мало кто согласится. И, во всяком случае, это не скоро. А мне надо скоро.    Снять комнату там, поблизости? Объявила розыск через  сестер,  нянечек. Ничего нет. А если и есть, то за баснословную цену.
Позвонил доктор Чагин:
- Поздравляю. Слышал, снова будете работать у нас. Рад.
- Хотелось бы. Только не знаю...
Изложила свои трудности.
- Вас понял, - по-военному сказал Чагин. - Этому горю можно  помочь.  У меня двухкомнатная квартира. И совсем близко от больницы. Одна комната все равно пустует. Предлагаю вам временно поселиться у меня.
- Что значит "временно"?
- Жизнь вообще временна. Посмотрим, как она будет складываться. Поладим с вами или нет?
Подумала. Спросила:
- Какой этаж?
- Первый. Это и преимущество и недостаток. Когда  хотел  меняться,  все пугались первого этажа. Женщины обычно боятся воров...
- Я не боюсь.
- Я тоже. Да у меня и взять-то нечего.
Я размышляла. Последний, самый деликатный, вопрос:
 - И... сколько же это будет стоить?
  - Очень дорого. По улыбке в день. Можно даже подешевле: по улыбке через день. Устраивают вас мои условия?
- Не знаю. Боюсь вас стеснить...
- Вы меня стеснять  не  будете,  Фикус.  Вы  даже  украсите  собой  мою квартиру. У меня как раз не хватает комнатных растений. Ну как,  согласны? Только без жеманства, без всяких там "неудобно", "да что вы!". Терпеть  не могу эту дамскую манеру.
- Хорошо, я согласна.
- Молодец. Люблю за решительность. Другая бы сказала: я подумаю.  Когда сможете переселиться?
- Да хоть на будущей неделе.
   …

Надо трезво смотреть в будущее. Я много старше  вас.  И, по всей вероятности, вы меня переживете.
 - Кто из нас кого переживет, это не годами решается.
 - Ладно, не будем спорить, кто кого. Я просто делаю вам предложение.
 - Какое?
 - Тривиальнейшее. Руки и сердца, как говорили в старину. Хотите,  стану на одно колено. Только мне это трудновато,  учтите.  Стать  стану,  а  вот подняться... Вам же  придется  мне  помогать.  Так  что  соглашайтесь  без коленопреклонения.
- Я не совсем понимаю...
- Какие из этого проистекут последствия? А никаких. Вас это ни  к  чему  не обяжет. Все права, никаких обязанностей.
Он смеялся. Редко я видела его смеющимся.  Но  тут  он  смеялся.  Я  не знала, что ответить.
- Ну как? Мое предложение принято?
- Это же смешно. Жених и невеста в нашем возрасте, оба с палочками...
- Э, дорогая моя, это все суета сует,  тщеславие.  Сколько  раз  я  вам говорил: поменьше думайте о своей драгоценной  персоне.  Не  бойтесь  быть смешной, неуклюжей, жалкой. Бойтесь быть эгоистичной.  Если  не  обо  мне, подумайте хотя бы о семье вашего  старшего  сына.  И  младшего,  если  она сохранится. Ну, что вас смущает? Говорите.
Не могла же я ему сказать правду: "То, что я вас люблю,  а  вы  меня  - нет..."
- Я не тороплю с ответом. Подумайте.
…

По Толстому, все счастливые семьи похожи друг на друга. Наша счастливая семья не была похожа ни на какую другую.
   …

Пришла его навестить. Солнце светило в  палату.  Яркое  солнце.  Палата одноместная - таких во всей больнице  только  две.  Крутоплечий  баллон  у изголовья. Капельница.
Смотрел на меня непривычным, мягким,  неястребиным  взглядом.  И  вдруг сказал мне:
- Моя любимая. Бесконечно любимая.
...Как удар. Только удар счастья.
- Я тоже вас люблю. Я рада, что мы это друг другу сказали.
 - Только зачем на "вы"? Нам, как любящим супругам, давно  пора  перейти на "ты".
- Я постараюсь. Мне будет трудно.
- И давно ты меня любишь?
- Давно. Со времени вашей... твоей болезни.
- А я раньше. Может быть, с того разговора у фикуса.
- Знал ты, что я тебя люблю?
- Догадывался.
- Если так, почему же ты ни разу не пришел ко мне? Я так ждала.
- Догадайся.
- Неужели из-за... из-за ноги?
Кивнул.
- Вот глупый!
 Не думала я, что когда-нибудь скажу ему "глупый"...
 - Я счастлив.
 - И я счастлива.
 Дальше -  разговор  о  каких-то  пустяках.
...